5. Личность преступника.

      Личность преступника является составным элементом предмета криминологии. Но что ищет в личности криминология? Ответ на этот вопрос и сегодня находится в центре острых дискуссий. Для тех исследователей, которые связывают причины преступ­ности с врожденными или приобретенными свойствами человека, проблемы не существует. Они прямо указывают на преступную Природу человека, а обстоятельства внешнего мира рассматривают в качестве сопутствующего, провоцирующего условия. Иное дело криминологи, которые видят причину преступле­ний не столько в человеке, сколько в условиях его жизни. Но и они расходятся в понимании личности преступника. Одни из них утверждают, что каждое лицо, нарушившее уго­ловно-правовой запрет, наделено определенной степенью общест­венной опасности и тем самым отличается от всех других людей, непреступников. «Факт совершения преступления является основанием для качественно новой (и весьма существенной) социаль­ной оценки личности как личности преступника», — писал пио­нер исследования личности преступника в советской криминоло­гии А. Сахаров. «Факт совершения преступления характеризует данную личность как антиобщественную», — было записано в первой советской монографии, посвященной личности преступни­ка. Другие указывают на бросающееся в глаза логическое проти­воречие в рассуждениях первых: если личность преступника имеет какие-то специфические личностные особенности, которые послужили одним из детерминантов преступления, то почему наличие этих особенностей обосновывается фактом совершения преступления? Ведь они должны существовать до совершения преступления и быть известными криминологам. Иначе какой толк от разговора о них? Сторонники личности преступника считают, что под воздей­ствием социальных условий, сконцентрированных, например, в специфических причинах преступности, у человека образуются устойчивые антиобщественные взгляды, привычки и проч., кото­рые молено зафиксировать с помощью специальных методов ис­следования. Более того, зафиксированные привычки, взгляды и т.п. могут быть основанием для применения к их носителю пре­вентивных мер, ибо они являются одной из причин преступления. Сторонниками личности преступника было выработано понятие «ядра личности преступника». Согласно этому понятию «субъект, совершив преступление, т.е. вступив в самый острый конфликт с обществом, должен чем-то отличаться от социального нормотипа по своему пониманию смысла жизни. Разные же категорий преступников, вероятно, различаются и между собой в силу специфических акцентов и предпочтений в своем определении этого смысла». Иными сло­вами, преступники отличаются от непреступников уже не взгля­дами и привычками, сформировавшимися в ближайшем окружении (здесь  может оказаться много общего),  а пониманием смысла жизни. В 80-е гг. во ВНИИ МВД СССР было проведено оригинальное исследование. Из среды сыщиков (их в то время называли инспек­торами уголовного розыска) были отобраны передовики. Они не только отличались прекрасными профессиональными показателями, но еще и страстно любили свою работу, отказывались от пере­вода в другие службы, если даже смена деятельности обещала чины и звания. У отобранных были сняты социально-психологи­ческие характеристики. По этим характеристикам они совпали с... грабителями и разбойниками, которые, как правило, дерзки, решительны. Полученные результаты заставили вспомнить игру в «казаков-разбойников», когда в ходе игры участники легко ме­няются ролями. Можно также вспомнить капитана Жеглова из знаменитого телесериала «Место встречи изменить нельзя», ко­торый ради достижения цели использовал навыки бывалого кар­манника: подложил в карман задержанному вору по кличке «Кир­пич» чужой кошелек. Однако сравнение возможно только на пси­хологическом уровне. Сыщики отличались от преступников сво­ими взглядами на жизнь, идеалами, которые были для них целью жизнедеятельности. Тем же отличался от жуликов Глеб Жеглов: он мог подложить кошелек профессиональному вору, но не испы­тывал колебаний и тогда, когда отдал свои хлебные карточки многодетной семье. Поэтому нам, зрителям, и в голову не могло прийти, что Жеглов способен стать преступником. Казалось бы, что сторонники «ядра личности преступника» безусловно правы. Но вот в чем заковырка: в преступной среде также есть свои идеалы, свое представление о добре и зле, спра­ведливости и солидарности, как имеются свои мученики и герои. В разделе, посвященном пенитенциарной криминологии, об этом будет рассказано подробнее. Пока ограничусь общим выводом: правила, в которых отражались идеалы, очень схожи с правилами поведения законопослушных граждан — поощряются взаимопо­мощь и взаимовыручка, пресекаются ябедничество, доноситель­ство и т.д. Поэтому нет оснований для заявлений о том, что за­ключенные иначе понимают смысл жизни. Из истории мы знаем, что во время Великой отечественной войны многие осужденные преступники уходили из тюрем на фронт и становились героями. Ситуация — опасность, нависшая над всеми и над каждым в отдельности, над родиной, актуализировала в их сознании высшие гражданские ценности и понуждала к действию, с которым свя­зывается высшая добродетель. Следовательно, можно сделать вывод: важнее не то понимание смысла жизни, которое заключено в сформировавшемся мировоззрении, а ситуация, которая про­буждает в сознании высшие ценности и понуждает к действию. Что же касается идеалов самих по себе, то ни одна мать не учила своего ребенка злу, всем детям читали одни и те же сказки, они напевали одни и те же песенки, но все они пытались реализовать свои идеалы в разных жизненных ситуациях. Сторонники «личности преступника» в отечественной крими­нологии тоже оперируют данными конкретных исследований. Ис­пользуя с помощью ЭВМ метод распознавания образа, они ставили прогноз о будущем поведении человека. Повторные исследования, проведенные 10 лет спустя, показали, что в 70-80% случаев ос­нованный на общественной опасности личности прогноз оправдал­ся. Но в чем убеждают эти цифры; в том, что они не удержались от новых преступлений, так как по своим характеристикам были общественно опасными, или в том, что продолжали жить в преж­них условиях с провоцирующими ситуациями? Что важнее — ок­ружающая среда или индивид с его свойствами? Трудный вопрос. В личном опыте каждого из нас были случаи, за которые при­водилось оправдываться перед другими или собой, которые осуж­­даются окружающими или свидетельствуют о нашей собственной слабости. Замечено, что когда люди говорят о себе, то винят обстоятельства: «что я мог поделать», «это было выше моих сил», «я был обязан подумать о своих близких» — вот далеко не полный перечень самоизвиняющих фраз. Но когда речь заходит о других, то люди высказываются категоричнее: «он всегда так поступает», «что с него возьмешь», «я от него другого и не ждал» и т.п. Не схожи ли криминологи в своих научных оценках с обывателями? Кажется, что спор о приоритете свойств среды или свойств лич­ности в детерминации преступного поведения напоминает дискус­сию о яйце и курице. Здравый смысл подсказывает, что социаль­ная среда формирует личность, но и последняя способна подняться над обыденностью. Даже в пословицах, где аккумулируется многовековой жизненный опыт, можно услышать противополож­ные мнения: с одной стороны — от сумы да от тюрьмы не заре­кайся, а с другой — горбатого могила исправит. Однако научное мышление нельзя приравнивать к здравомыслию, хотя в послед­нее время всех нас призывают руководствоваться здравым смыс­лом. У науки и здравого смысла разные задачи. Здравый смысл учитывает многообразие жизни. Наука пыта­ется проникнуть в ее суть. Первый отражает игру волн и солнеч­ных бликов на поверхности жизни. Вторая отыскивает подводные течения. В современном обществе наука в силу своего положения способна заменить мировоззрение. Со времен Просвещения наука потеснила религию и по силе воздействия приближается к морали. Известно, что якобинцы, дети Просвещения, изобрели религию Разума. Большевики, их последователи, отказались от религии вообще, уверовав в силу сознания и Нового человека, как носителя этого сознания. Здравый смысл как бы подводит итог жизненному опыту. Наука внедряет опыт. Если за личностью преступника ви­деть некие свойства, наличие которых делает человека общест­венно опасным, то долг государства обезопасить общество от таких людей. Поэтому при самом малейшем сомнении в достоверности научных данных надо отказываться от реализации научных ре­комендаций в жизнь, чтобы не посягнуть на права человека. Нель­зя забывать, что все ужасы фашизма и большевизма были освя­щены «высокими» теориями. По этой причине больше нравствен­ного пафоса в позиции тех криминологов, которые говорят, что личность преступника это не больше, чем личность человека, со­вершившего преступление, хотя и при таком подходе к понима­нию личности преступника надо быть внимательным. Таким образом, понимание личности преступника как личнос­ти человека, совершившего преступление, наиболее точно. Оно совсем не означает, что криминологи не интересуются личностью. Нет, они пытаются понять, почему одни и те же причины пре­ступности кого-то подталкивают к совершению преступления, а кто-то удерживается от их совершения. На протяжении многовековой истории человечества сформи­ровались устойчивые психологические типы: одни тяготеют к лидерству и власть является для них неодолимым вожделением; дру­гие ощущают пустоту жизни, если в ней нет риска и тянутся к «горячим точкам»; третьи подобно скупому рыцарю услаждаются шелестом купюр и т.д. Поэтому предупреждение преступлений на­поминает не преграду на пути, а своеобразную стрелку, которая меняет направление, выбирая безопасный путь. Другими словами, предупреждение должно носить компенсирующий характер. Ранее уже говорилось, что сыщики по своим индивидуально-психологическим характеристикам не отличаются от преступников. Вопрос, который должен волновать специалиста, занятого пробле­мами предупреждения: почему преступники не смогли иначе ис­пользовать свои качества? В институте по изучению причин и раз­работке мер предупреждения преступности в 70-е гг. исследовали агрессивность как свойство личности, способствующее соверше­нию преступлений. В качестве группы для сравнения (так назы­ваемой контрольной группы) были взяты спортсмены. Оказалось, что хоккеистам, например, агрессивность нужна не меньше, чем преступникам. Тот же вопрос: что нужно сделать, чтобы страстные натуры могли компенсировать свои качества общественно приемлемым способом? Постановка такого рода вопросов свидетельст­вует о том, что криминолога интересует не личность как таковая, а личность в ее взаимодействии со средой жизнедеятельности, в которой реализуются личностные свойства и качества человека. Несмотря на разногласия в понимании личности совершивше­го преступление, в криминологической литературе прижилось понятие «личность преступника». В таком привычном сло­воупотреблении нет двоемыслия. Зачастую понятия так прочно утверждаются в обиходе, что удобнее не менять их, одновременно понимая, что они наполнились другим содержанием. Мы исполь­зуем слово «Земля», представляя шар, хотя человек Древнего мира и средневековья представлял ее в виде плоской тарелки, ле­жащей на трех китах. В действительности Земля похожа на эл­липс.

6. Предупреждение преступности.

       История науки, и в первую очередь естественной, пестрит приме­рами, когда открытия казались никчемными даже самим авторам. Фарадей открыл движение проводника с электрическим током в магнитном поле. Для зрительного подтверждения своего откры­тия он сделал прибор, действующий по принципу современного электродвигателя и ставший его прообразом. Когда изобретателя спросили о том, что делать с показанным сооружением, он сму­тился и ответил: не знаю, может быть, показывать в цирке. Иное дело общественные науки. Они возникали в ответ на конкретную потребность общества и, будучи даже в зачаточном со­стоянии и находясь в лоне религии или философии, использова­лись для воздействия на умы живущих. Требования к практической значимости научных исследова­ний кратно возросли, когда обществоведение получило статус строгой науки, вооружилось математическими, кибернетически­ми методами исследования. К. Маркс приравнял, как известно, науку к производительным силам общества. Такое положение науки в обществе еще больше обострило проблему ответственности ученых за результаты своей деятельности. Применительно к пре­дупреждению преступности она нашла отражение в дискуссии о возможностях и пределах криминологического предупреждения. Западные криминологии сдержаннее в оценках возможнос­тей предупреждения преступности. Коллеги из СССР упрекали их за отсутствие не то что теорий, а попыток к созданию целост­ных теорий предупреждения преступности. Они сами, в свою оче­редь, искренне полагали, что такая теория возможна и старатель­но ее разрабатывали. В конце 80-х гг. большая дискуссия развернулась вокруг Общегосударственной программы борьбы с преступ­ностью. В 90-х гг., уже после развала СССР, начались разговоры по поводу разработки столь же грандиозного предприятия для Рос­сии. Правда, еще во времена СССР отечественные криминологи по-разному оценивали возможности предупреждения. Некоторые из них считали, что «...вся теория предупреждения не может быть ничем иным, как характеристикой конкретных рекомендаций оперативного или иного свойства, направленных на то, чтобы предупредить конкретные преступления». Другие, напротив, до­казывали, что криминология «...может давать лишь общие реко­мендации, выполнять роль сигнализирующей науки, указывать основные пути и средства предупреждения преступности, но не разрабатывать конкретные методы и способы предупредительной работы, что входит в компетенцию других отраслей и знаний». Возникает закономерный вопрос: почему западные специалис­ты, которым нельзя отказать в опыте, были сдержанными в оценке возможностей предупреждения, а советские криминологи стреми­лись создать глобальные программы по уничтожению преступнос­ти, хотя и среди них были сомневающиеся? Очевидно, что необ­ходим какой-то критерий, который позволяет оценить возмож­ности и пределы криминологической теории предупреждения. Очевидно и то, что он находится за пределами криминологии, так как оценить возможности может тот, кто стоит в стороне. Оценка возможностей общества, в том числе и в области предупреждения преступности, связана с мировоззрением общества. Западное общество руководствуется идеей так называемой сво­бодной воли, которая была сформулирована в эпоху Просвещения, но корни которой находятся еще глубже — в эпохе Реформации. В первой половине 16 в. в Германии монах-августинец Мартин Лютер после многолетнего изучения Священного Писания пришел к выводу, что в общении с Богом человек не нуждается в посреднике. Он может оправдать себя перед Всевышним не постом, не молитвой или милостыней, не уходом от мира в монастырь, а лишь верой. Религия должна стать как бы чисто личным делом между Богом и верующей душой. Последствия выдвинутого аргумента оказались, как это неред­ко бывает в жизни, намного внушительнее первоначального за­мысла. Рухнуло не только здание католической церкви там, где победили реформаторы, называемые с тех пор протестантами: родился новый принцип общежития. Если человек и только он сам способен себя спасти, то индивид выше любой организации. На этом свете никто ему не судья, если он добровольно не усло­вился — не договорился, с другими о наложении на себя обязан­ностей. Он абсолютно свободен во взаимоотношениях с другими. Лидеры Реформации были гениальными людьми. Они понимали, что человек, оставленный без контроля, попытается обмануть самого господа Бога. Ими была выдвинута идея Божественного предопределения, согласно которой судьба каждого живущего предопределена. Лютер, переводя на немецкий язык Библию слово «beruf» (профессия) перевел как «призвание», т.е. даже выбор профессии — не личное дело человека, а предопределение призвание Богом на мирское служение. Бог, по утверждению Ж. Кальвина, не обязан делиться со смертными своим замыслом. Никто из смертных не может знать, какая судьба ему уготована: участь грешника или праведника. Но каждый из живущих может и должен надеяться на спасение, ибо самым непростительным грехом, по словам Спасителя, было уны­ние. Для этого мирянин обязан организовать свою жизнь на основе заповедей. Иными словами, личное спасение стало делом созна­тельного выбора, продуманной волевой устремленности. Среди протестантов имеется секта так называемых методистов. Свое на­звание они получили потому, что вели дневники с целью выра­ботки методы спасения. Каждый из них фиксировал свои ежедневные поступки, которые становились затем предметом всеоб­щего обсуждения. Реформаторы как бы разгородили человека: внутренний мир стал уделом, куда никто не допускался. Один из сподвижников Лютера, Менхлатон, пошутил с горькой иронией: протестант на­столько озабочен личным спасением, что, попав в рай, очень удив­ляется, когда обнаруживает там собственную жену. Внешний мир также нуждался в упорядочении. Но в нем царила другая ипос­тась — договор, т.е. право. Очевидно, что договор основывался на свободном волеизъявлении. Идея свободной воли как бы выводила из-под удара общество: не оно, а человек и только он является источником зла, ибо всегда может выбрать добро. С него, с человека, и спрос. Западное обще­ство знавало как гуманные наказания: преступника запирали в одиночной камере с Библией, чтобы он услышал в своей душе голос Бога; так и жестокие: в Англии протестанты не только со­жгли театр Шекспира — в Священном писании нигде не говори­лось, что игра на театре является богоугодным делом, но и вешали нищих, ибо в том же писании сказано, что не работающий не ест. Но как бы там ни было и по сей день западные криминологи тя­готеют к теориям, в которых на первое место выдвигается инди­вид. Они по-прежнему видят в наказании главное, а то и единст­венно приемлемое средство предупреждения преступлений.     Отношение к наказанию как к главному средству предупреж­дения логически вытекает из принципа свободной воли, который был      обоснован учением деятелей Реформации, но научно разработан просветителями. Эпоха Просвещения видела в человеке рациональное существо, которое руководствуется здравым смыслом. Считалось, что человек, прежде чем совершить преступление (как впрочем, и любое другое действие), взвешивает все выгоды и возможные потери от него. Поэтому действует правило: тяжесть  наказания должна соответствовать тяжести совершенного преступления. Это правило требует тщательной дифференциации преступлений согласно степени их тяжести для установления узких пределов наказания за каждое конкретное преступление. Такого рода шкала должна подталкивать граждан, включая, в первую очередь потенциальных преступников, к разумному, сознательному отказу от злодеяния, так как кара в любом случае перевешивает возможные выгоды от преступления. В настоящее время предупреждение посредством устрашения подвергается на Западе критике. Однако наказание остается одним из главных способов предупреждения преступлений. Совершенно иной взгляд на индивидуальную волю личности существовал в СССР, где восторжествовало марксистское учение. К. Маркс и его последователи считали, что социалистическое общество не может зародиться в недрах предшествующего капиталистического, как было, например, с тем же капиталистическим обществом, когда буржуазные о